Всё началось с каштана

Продолжается весенняя "цветений очерёдность". Черёмуха, рябина, спирея. Каштаны цветут очень красиво. Так много их в городе появилось в последние годы, хотя для нашей местности это не типичное растение. Специалисты даже опасались, что в этом году после сильных осенних морозов и малоснежной зимы именно каштаны могут погибнуть. А они выжили и украсили город пышным цветением. Решила поделиться этой красотой. Стала искать подходящее стихотворение. Всеведущий Яндекс выдал первым вот  это. 

Каштаны
     Цветущие каштаны, словно храмы
     открытые, сияют вдоль реки.
     Их красоту задуют ветерки
     задорные, но в этот вечер -- самый
     весенний из весенних вечеров --
     они чудесней всех твоих даров,
     незримый Зодчий! Кто-то тихо, чисто
     в цветах звенит (кто, ангел или дрозд?),
     и тени изумрудные слоистой
     листвы и грозди розовые звезд
     в воде отражены.
         Я здесь, упрямый,
     юродивый, у паперти стою
     и чуда жду, и видят грусть мою
     каштаны, восхитительные храмы...

Автор - Владимир Набоков. Кто же не знает, что часто авторство указывается неверно. Поэтому я стала искать надёжный сайт с этим стихотворением. На портале "Культура. РФ." среди стихов Набокова такого не нашлось. Тогда зашла СЮДА и буквально утонула в прекрасной поэзии. Как-то раньше мало знала Набокова-поэта. Нравятся повести: "Машенька", "Камера обскура", "Король, дама, валет", романы. Первая книга, купленная в перестроечное время, перечитана много раз. А вот стихов совсем немного я знала. Делюсь тем, что совпало с настроением. 

***
Что нужно сердцу моему,
чтоб быть счастливым? Так немного…
Люблю зверей, деревья, Бога,
и в полдень луч, и в полночь тьму.
 
И на краю небытия
скажу: где были огорченья?
Я пел, а если плакал я —
так лишь слезами восхищенья…

***

Цветет миндаль на перекрестке,
Мерцает дымка над горой,
Бегут серебряные блестки
По глади моря голубой.
Щебечут птицы вдохновенней,
Вечнозеленый ярче лист.
Блажен, кто в этот день весенний
Воскликнет искренно: «Я чист!»

***

Мой друг, я искренно жалею
того, кто, в тайной слепоте,
пройдя всю длинную аллею,
не мог приметить на листе
сеть изумительную жилок,
и точки желтых бугорков,
и след зазубренный от пилок
голуборогих червяков.

***

     Живи. Не жалуйся, не числи
     ни лет минувших, ни планет,
     и стройные сольются мысли
     в ответ единый: смерти нет.
 
     Будь милосерден. Царств не требуй.
     Всем благодарно дорожи.
     Молись -- безоблачному небу
     и василькам в волнистой ржи.
 
     Не презирая грез бывалых,
     старайся лучшие создать.
     У птиц, у трепетных и малых,
     учись, учись благословлять!

***

    Катится небо, дыша и блистая...
     Вот он -- дар Божий, бери не бери!
     Вот она -- воля, босая, простая,
     холод и золото звонкой зари!
 
     Тень моя резкая -- тень исполина.
     Сочные стебли хрустят под ступней.
     В воздухе звон. Розовеет равнина.
     Каждый цветок -- словно месяц дневной.
 
     Вот она -- воля, босая, простая!
     Пух облаков на рассветной кайме...
     И, как во тьме лебединая стая,
     ясные думы восходят в уме.
 
     Боже! Воистину мир Твой чудесен!
     Молча, собрав полевую росу,
     сердце мое, сердце, полное песен,
     не расплескав, до Тебя донесу...

***

Эту жизнь я люблю исступленной любовью...
        По заре выхожу на крыльцо.
     Из-за моря багряною пламенной кровью
        солнце буйно мне плещет в лицо.
 
     Дуновенья весны, как незримые девы,
        с ярким смехом целуют меня.
     Многозвучная жизнь! Лепестки и напевы,
        и на всем -- паутина огня!
 
     И когда все уйдет, и томиться я буду
        у безмолвного Бога в плену,
     о, клянусь, ничего, ничего не забуду
        и на мир отдаленный взгляну.
 
     С сожаленьем безмерным и с завистью чудной
        оглянусь -- и замру я, следя,
     как пылает и катится шар изумрудный
        в полосе огневого дождя!
 
     И я вспомню о солнце, о солнце победном,
        и о счастии каждого дня.
     Вдохновенье я вспомню, и ангелам бледным
        я скажу: отпустите меня!
 
     Я не ваш. Я сияньем горю беззаконным
        в белой дымке бестрепетных крыл,
     и мечтами я там, где ребенком влюбленным
        и ликующим богом я был!

***

Как пахнет липой и сиренью,
     как золотеет серп луны!
     Неторопливо, тень за тенью,
     подходят сумерки весны.
     Я возвращаюсь, молодею,
     мне прошлого не превозмочь!
     Вплывает в узкую аллею
     незабываемая ночь.
     И в полутьме -- то завлекая,
     то отступая, веешь вновь
     ты -- призрак северного мая,
     ты -- отроческая любовь!
     И памятному сновиденью
     я предаюсь средь тишины...
     Как пахнет липой и сиренью,
     как золотеет серп луны!

Элегия
     Я помню влажный лес, волшебные дороги,
     узорные лучи на дышащей траве...
     Как были хороши весенние тревоги!
     Как мчались облака по вольной синеве!
     Сквозная стрекоза, мой жадный взор чаруя,
     легко покоилась на освещенном пне.
     Со струнами души созвучья согласуя,
     чудесно иволга сочувствовала мне:
     я чутко различал в зеленой вышине --
     то плач прерывистый, то переливы смеха.
     Березы, вкрадчиво шумящие вокруг,
     учили сочетать со звуком точный звук,
     и рифмы гулкие выдумывало эхо,
     когда, средь тишины темнеющего дня,
     бродя по прихоти тропы уединенной,
     своими кликами даль мирную дразня,
     я вызывал его из рощи отдаленной.

Весна
     Взволнован мир весенним дуновеньем,
     вернулись птицы, и звенят ручьи
     бубенчиками влаги. С умиленьем
     я разбираю мелочи любви
     на пыльных полках памяти. Прохладно
     в полях, и весело в лесу, куда
     ни ступишь -- крупный ландыш. Как вода,
     дрожит лазурь -- и жалобно, и жадно
     глядит на мир. Березы у реки --
     там, на поляне, сердцем не забытой,
     столпились и так просто, деловито
     развертывают липкие листки,
     как будто это вовсе и не чудо,
     а в синеве два тонких журавля
     колеблются, и может быть, оттуда
     им кажется зеленая земля
     неспелым, мокрым яблоком...

Орешник и береза
     Два дерева... одно -- развесистый орешник --
     листвой изнеженной, как шелком, шелестит,
     роскошным сумраком любви и лени льстит...
     Остановись под ним, себялюбивый грешник!
 
     Ляг, позови подруг, беспечных, как и ты.
     Не слушай совести, не прекословь мгновенью,
     пей темное вино, пой песни упоенью --
     да будут в лад шуметь широкие листы.
 
     Но если, путник, ты -- душою чист и светел
     и если долго ты дорогою крутой
     неутомимо шел и на пути не встретил
     ни друга верного, ни радости простой,
 
     тогда не позабудь: есть дерево другое.
     Близ дерева греха березу ты найдешь...
     На озаренный дождь наряд ее похож,
     ее жемчужный ствол -- что облачко прямое.
 
     Садись в тень жидкую, но продолжай в мечтах
     свой путь, и шепотом невинным и тревожным
     расскажет каждый лист о милом невозможном,
     о дальней родине, о ветре, о лесах...

Путь
Великий выход на чужбину,
как дар божественный, ценя,
веселым взглядом мир окину,
отчизной ставший для меня.
 
Отраду слов скупых и ясных
прошу я Господа мне дать, —
побольше странствий, встреч опасных,
в лесах подальше заплутать.
 
За поворотом, ненароком,
пускай найду когда-нибудь
наклонный свет в лесу глубоком,
где корни переходят путь, —
 
то теневое сочетанье
листвы, тропинки и корней,
что носит для души названье
России, родины моей.

***

Простая песня, грусть простая,
меж дальних веток блеск реки,
жужжат так густо, пролетая,
большие майские жуки.
Закатов поздних несказанно
люблю алеющую лень…
Благоуханна и туманна,
как вечер выцветший, сирень.
Ночь осторожна, месяц скромен,
проснулся филин, луг росист.
Берёз прелестных четко-тёмен
на светлом небе каждый лист.
Как жемчуг в раковине алой,
мелькает месяц вдалеке,
и веет радостью бывалой
девичья песня на реке.

К Родине
Ночь дана, чтоб думать и курить
и сквозь дым с тобою говорить.
 
Хорошо… Пошуркивает мышь,
много звезд в окне и много крыш.
 
Кость в груди нащупываю я:
родина, вот эта кость — твоя.
 
Воздух твой, вошедший в грудь мою,
я тебе стихами отдаю.
 
Синей ночью рдяная ладонь
охраняла вербный твой огонь.
 
И тоскуют впадины ступней
по земле пронзительной твоей.
 
Так все тело — только образ твой,
и душа, как небо над Невой.
 
Покурю и лягу, и засну,
и твою почувствую весну:
 
угол дома, памятный дубок,
граблями расчёсанный песок.

Россия
     Не все ли равно мне, рабой ли, наемницей
     иль просто безумной тебя назовут?
     Ты светишь... Взгляну -- и мне счастие вспомнится.
     Да, эти лучи не зайдут.
 
     Ты в страсти моей и в страданьях торжественных,
     и в женском медлительном взгляде была.
     В полях озаренных, холодных и девственных,
     цветком голубым ты цвела.
 
     Ты осень водила по рощам заплаканным,
     весной целовала ресницы мои.
     Ты в душных церквах повторяла за дьяконом
     слепые слова ектеньи.
 
     Ты летом за нивой звенела зарницами,
     в день зимний я в инее видел твой лик.
     Ты ночью склонялась со мной над страницами
     властительных, песенных книг.
 
     Была ты и будешь. Таинственно создан я
     из блеска и дымки твоих облаков.
     Когда надо мною ночь плещется звездная,
     я слышу твой реющий зов.
 
     Ты -- в сердце, Россия. Ты -- цепь и подножие,
     ты -- в ропоте крови, в смятенье мечты.
     И мне ли плутать в этот век бездорожия?
     Мне светишь по-прежнему ты.

***

Если вьётся мой стих, и летит, и трепещет,
как в лазури небес облака,
если солнечный звук так стремительно плещет,
если песня так зыбко-легка, 
ты не думай, что не было острых усилий,
что напевы мои, как во сне,
незаметно возникли и вдаль поспешили,
своевольные, чуждые мне.
Ты не знаешь, как медлил восход боязливый
этих ясных созвучий — лучей…
Долго-долго вникал я, бесплотно-пытливый,
в откровенья дрожащих ночей.
Выбирал я виденья с любовью холодной,
я следил и душой и умом,
как у бабочки влажной, еще не свободной,
расправлялось крыло за крылом.
Каждый звук был проверен и взвешен прилежно,
каждый звук, как себя, сознаю,
а меж тем назовут и пустой и небрежной
быстролетную песню мою…